Ведьмак 3: Дикая охота вышел 10 лет тому назад
В этот знаменательный день CD Project Red в рамках REDstreams также провели юбилейную трансляцию, где вспомнили с гостями интересные моменты из игры.
В гости к нашим старшим менеджерам по работе с сообществом Алиции Козере и Амелии Кожицкой заглянет сам Геральт, Даг Кокл, вместе с Борисом Пугач-Мурашкевичем, нашим директором по адаптации на английский язык.
Напишите в комментариях, что лично вам нравится в этой части.
теги: ведьмак 3, юбилей, геральт
ми все в дискорди
Живой кто-нибудь есть?
Попросил нарисовать ведьмака школы кота и .
Меня приняла дорога и караван Дын Марв — скрип колёс, эльфийские повозки-«гедвх», кочевая штаб-квартира Школы Кота, что давно перестала верить в стены и обжилась под открытым небом. Мы брали заказы у любого, кто платил, и не слишком вчитывались в суть вопросов. Так выживают коты: когтями, скоростью и тем, что другие называют гибкостью морали. После мятежа учеников и падения Стюйгги школа стала «сбродом», а её слава — дурной: «кошки» охотно шли на грязную работу, а кое-кто — и на убийства людей. Я видел, как эта репутация липнет к нам, как смола, и сколько крови нужно, чтобы смыть один неверный контракт.
С мечом я подружился не сразу. Сначала — книги. Фолианты и заметки наставников, легенды о тварях, у костра — шрамы-строки на коже стариков. Я записывал всё: запахи логов, форму следов, повадки в брачный сезон. Подготовка — моё ремесло не меньше, чем сталь. Я учился читать природу, как ведьмак — след, и выучил наизусть то, что другие ленились листать.
Травы… Испытание забирает у каждого своё. У меня забрало многое. Тело выжгло, как поле после молнии. Чувства то заглушило, то, наоборот, раздуло до болезненного свечения — как у многих из наших, чьи мутации щекочут нерв так, что от любого шёпота хочется выть. С тех пор мне снятся кошмары: я снова мальчишка, но кричит уже взрослый, и тишина вокруг упругая, как кожа вареной скабозы. Ночью я ухожу ото всех — пусть слушают сов, а не мой вой.
Самым странным было не то, что я видел смерть близко, а то, как однажды меня встретила жизнь. Маленький посёлок на краю леса. Там я довёл до конца заказ — и люди встречали меня, как героя: эля наливали бесплатно, женщины смеялись, как будто мои глаза — не осколки янтаря, а просто глаза. Я не привык к добру, но та ночь пахла печёными яблоками и скошенной травой, и я бросил в свои записи фразу, которой раньше не знал: «люди — не всегда хуже чудовищ». Редкость, да. Но именно потому — памятно.
Долгое время я жил в дебрях, как отшельник. Не потому, что устал от людей — от себя устал. Ночные кошмары звучат тише там, где ветер свистит, как струна, и только волки отвечают. Я брался за контракты, когда совсем прижимало, а остальное время менял стоянки. Но мир не любит тишины. Война с Нильфгаардом прокатилась громом, монстры вновь повылезали из нор, а на дорогах стало больше крови, чем дождя. Пришлось вернуться к людям — наблюдать, а иногда вмешиваться. Где-то говорят, что Белый Волк взял приёмную дочь и ведёт её как ведьмачку — что ж, если это правда, значит ремесло не умерло. Мир, быть может, получит шанс на охотника, который знает цену выбору.
— Как-то улыбнулась удача — редкая гостья в нашем деле. Снял я жирный куш: тысяча крон разом. Никого не убил, просто вовремя заметил ложь в словах заказчика и предложил ему купить моё молчание о его «частной менагерии». Хватило и на реагенты, и на починку доспехов, и отложить — на чёрный день, который у ведьмака всегда завтра.
— Был у меня наставник. Не друг — знакомый с дороги, старше меня, с тем же медальоном на груди. В одну весну мы попали в ловушку в ущелье — каменная пасть захлопнулась, сверху посыпались стрелы. Выжили оба, выбрались, как кошки из мешка: поцарапанные, злые, живые. С тех пор встречались ещё пару раз, кивали издалека. У каждого своя тропа.
— В пещере под Брокилоном я взял заказ на инсектоида. Следы — как у арахаса, жирные нити коконов, запах мускуса и мокрой глины. Я считал углы, вычерчивал бой в голове — и понял: риск несоразмерен. Иногда лучший удар — не сделанный. Я взял плату за разведку и ушёл, оставив в журнале подробные пометы о повадках и слабостях этой породы. Мои заметки потом не раз спасали чужие жизни — иногда это важнее трофея.
witcher.fandom.com
— В городе мне заказали виверну. Паника, крики, «крылатая тварь рвёт крышу». Я нашёл её уже мёртвой — гнилила на балюстраде монастырского двора. Дальше пошёл запах, как нитка в иглу: гнездо альгулов у бойни, подкупленные стражники, которые разжигали страх, чтобы выбить деньги «на охрану». Я разрубил не чудовище — схему. Заказ зачёл, но плату взял меньшую: за мёртвую виверну я не подвожу счёт, только за правду. По дороге записал: «у вывернов отростки желёз лежат ближе к основанию крыла, чем у фокхвостов» — на будущее.
— Были у меня две недели, когда я почти перестал быть ведьмаком. Женщина, которой был не важен мой взгляд, не страшны шрамы и тишина вокруг меня. Мы пили кислое вино на крыльце, слушали, как дождь стучит по жестяной крыше, и делили хлеб — без вопросов. Потом дороги разошлись. Я не держу зла на судьбу: то, что коротко, не всегда мало.
— Однажды я сделал для одного темерского вельможи работу, от которой перчатки пачкаются не кровью чудовища, а грязью людских интриг. Закон там был такой же тонкий, как его улыбка. Он должен мне. И знает: однажды я постучу и попрошу. В пределах разумного. Я ведьмак, а не король.
— На старом кладбище мне шёпотом сказали слово «феникс». Предоплата горела в кармане, как уголь. Я взвесил шансы — и отказался. Может, там и правда перья огня, а может, просто чья-то легенда на костях. Не всякий бой должен состояться — особенно тот, который закончится твоим именем на одном из этих камней.
Если спросишь, кого я боюсь — назову «сон, в котором снова четыре года». Если спросишь, что я уважаю — скажу «подготовку». За годы я набрал полные тетради сведений о инсектоидах и драконидах: где строят гнёзда, когда линяют, как реагируют на свет. В бою это даёт секунды — а секунды и есть жизнь.
Люди часто спрашивают, верю ли я в богинь. Я вырос рядом с теми, кто молится Мэлитэлле, видел, как она спасает не меньше травника с чистыми руками. Верю ли я сам? Я верю в цену выбора. В то, что чудовища — не всегда те, у кого когти. И в то, что иногда самое смелое — признать страх и отступить. А ещё я верю в ремесло. Пока по дорогам шуршат лапы и скрипят колёса, кому-то придётся идти навстречу — с серебром, сталью и тетрадью заметок.
И если уж мне суждено продолжать этот путь, то пусть он будет честным: без дешёвых подвигов, но с тем редким теплом, какое однажды встретило меня у сельской таверны. Удобное для меча плечо, лёгкий шаг, и взгляд — не мимо. Кот идёт своей тропой. Иногда рядом.
Возраст: «сорок с лишним». Ведьмачьи мутации тормозят старение, так что кажусь моложе, чем прожито.
Школа: Кот (караван Дын Марв; кочевой уклад, дурная слава за «гибкую мораль» и контракты вне монстров).
Черты: замкнут, склонен к самоизоляции; ночные кошмары после Испытания; умеет отступать, когда расчёт против боя; ценит подготовку выше бравады.
Специализация знаний: инсектоиды и дракониды (подробные записи; бонусы к проверкам подготовки).
Мотивация возвращения в мир: возросшая активность чудовищ после войны; наблюдение за тем, как меняется баланс, и выбор — вмешиваться, когда это имеет смысл.
Внешность и снаряжение
Взгляд: кошачьи глаза — янтарь с узкой вертикальной зрачковиной; под веками — усталость бессонницы.
Лицо/волосы: резкие скулы, тонкий шрам от правой брови к виску; щетина, тёмные волосы с первыми сединками, иногда стянуты кожаным шнуром.
Телосложение: жилистый, сухой, движения экономные и быстрые; следы ожогов-алхимических струпов на ключицах и предплечьях.
Одежда/доспех: лёгкий ведьмачий доспех школы Кота: тёмная кожа, клёпаные вставки, свободный ворот с приподнятым воротником; предпочитаю вариации «фелайн» ради мобильности.
Медальон: огрызающийся кот — реагирует на магию короткой дрожью.
Оружие: пара мечей — стальной (узкий ромбический клинок, баланс «под укол») и серебряный с едва заметным матовым травлением знаков; короткий кинжал в сапоге; арбалет походный.
Алхимия: масла против драконидов и инсектоидов (в тубусах), снадобья «Ласточка», «Гром», настой кошачий для темноты; связка бомб (Гроздовой, Танцующая звезда).
Знаки: опора — Квен; в тесноте — Аард; Игни — дозированно.
«Там, где сидит тень»
Меня позвали в деревню с названием вроде «Добрые Пни». В таких местах всегда что-то доброе: пни, намерения, ложь. С запроса: «По ночам кто-то садится на грудь, душит. Шёпот в углах. Дети плачут, взрослые молчат. Сделай что-нибудь, мастер».
Для тех, кто не в курсе: ведьмак — это ремесленник. Мы лечим мир от того, что гложет его в темноте. Нас не крестят и не благодарят, нам просто платят. Я из Школы Кота — та, что сначала считает и только потом рубит. Иногда вообще не рубит. Так проще оставаться живым.
В «Пнях» меня встретил староста с цепким взглядом и ладонями, которые любят считать чужие мешочки. Он говорил быстро, прятал глаза и предлагал деньги до того, как назвал беду. Так бывает, когда боятся не чудовища, а разговора о нём.
— Мара, — шепнула мне бабка у ворот. — Дышать не даёт. Садится и давит.
— Мара не шепчет, — сказал я. — И следов не оставляет.
Сначала — записи. Я всегда начинаю с них. Выслушал десять дворов. Составил карту: по ночам душат только дома, что стоят на одной линии — от таверны до старого рудника. Время — меж полуночью и петухами. Следов когтей нет, синяки — как от собственных рук. У детей — кошмары, у взрослых — молчание. Ещё отметка: в каждом таком доме когда-то служил старостин человек — конюх, писарь, сторож или двоюродный сват.
На полях тетради вывел жирно: «ХЫМ?» — дух-пиявка, что садится не на грудь, а на вину. Он не рвёт плоть, он ест стыд и страх. Чтобы прийти, ему нужен крючок — чья-то тайна, чья-то ошибка. Убить его мечом трудно; выгнать — можно, если крючок вынуть.
Я целый день делал вид, что занимаюсь важными ведьмачьими делами: нюхал углы, чертил круги, стучал по балкам. На самом деле наблюдал старосту. Он не ходил через площадь — срезал вдоль стены. Слышал детский плач — дёргал щекой. Меня — избегал. По вечеру я заглянул к мяснику, где мужики лили в себя хмель, как воду в решето. Сел в тень. Ждал.
Староста пришёл поздно. Сел так, чтобы видеть двери, но не окна. Пил быстро, потел мелко. Пальцы теребили кольцо — простое, железное, с вмятиной, как от зуба. Кольца так не мнутся, если их не пытаются вытащить чужими руками. Я запомнил вмятину и сделал в тетради пометку: «Рудник. Обвал? Люди?».
Ведьмак — не детектив. Но если ты не умеешь слушать, тебе быстро перестанут платить. Я слушал. В разговорах всплывало одно и то же: два года назад рудник схлопнулся, как пасть. Троих занесло на глубине. Говорили: «не судьба». Говорил так и староста. Слишком часто.
Страшно было. Не неприятно, не волнительно — страшно. Страх — нормальный зверь. Его нужно держать на поводке, иначе он поведёт тебя туда, где некому кричать. Я держал. Поводок — это дыхание и тетрадь на коленях. Там всё по пунктам: что слышу, что вижу, чего не должно быть.
Он пришёл к третьей ночи. Не ногами — тенью. Сначала запах тёплого железа и свечного гаря. Потом в углу стало темнее, чем должно быть. Глаза у него — не глаза, а две дырки в полотне ночи. Он обошёл круг знака, ткнулся в невидимую стену, как муха в стекло. Замер. А потом повернулся — не ко мне, к двери, откуда я за час до этого услышал тихий шорох. В этом шорохе сидел человек. Я не видел его, но знал: староста. Хым пришёл не на меня — на него. Я был только свидетелем.
— Ему нужен хозяин, — сказал я вслух, чтобы голос не забыл, как звучит. — Хозяин твоей вины. Позови его, и уйдёшь.
Тень зашевелилась, как ожог. Я вышел в ночной воздух и пошёл в дом старосты. Стучал до тех пор, пока он не открыл — бледный, как мука, глаза пустые.
— Пойдём, — сказал я. — Твоё «что-то» пришло за «кем-то».
Мы шли до амбара, как идут к исповеди: медленно и с каждым шагом тяжелее. Внутри стоял холод, какой бывает не от сквозняка, а от близости чего-то, чему не положено быть рядом. Староста увидел тень — и выдохнул не воздух, а имя. Я его не расслышал. Имя всегда главное. Хым оживился — и сел ему на плечо, как глубоко чужая рука.
Я не собирался махать мечом. Хым — не плоть. Его держит тайна. Значит, надо перерезать не горло, а узел словами.
— Расскажи, — сказал я старосте. — Здесь. Не мне, себе. Как было на руднике.
— Несчастный случай, — прошептал он.
— Ещё.
— Штреки… подгнили…
— Ещё.
— Я… — он пытался подобрать слово, как пьяный ключ к замку. — Я знал. Бумагу подписал. Дал подать мастеру, чтобы сроки не сдвигать. Там был… — и тут он выдохнул имя. — Ионаш.
Тень качнулась, как дерево на ветру. Её стало будто больше. Страх во мне дёрнулся с такой силой, что захотелось снять знак, схватить серебро и резать воздух, как хлеб. Я не снял. Я держал поводок. Страх — хороший помощник, пока слушается.
Староста говорил. Запинался, плакал, икал. Вина сама выбирает слова, когда ты перестаёшь от неё бежать. Я стоял в Ирдэне и считал удары сердца. На двадцатом тень отступила на полшага. На сороковом — вздохнула, как дождевая вода в канаве. На шестьдесят втором исчезла, будто её не было никогда. Остался только запах гаря и железа. А потом и он ушёл.
Мы молчали долго. Я снял знак, вытер лоб рукавом. Руки дрожали — приятно так дрожали, как после неслучившегося боя. Староста сидел, как пустой мешок.
— Теперь что? — спросил он.
— Теперь ты скажешь людям, — ответил я. — По своей воле. Не мне. И понесёшь то, что положено. И да — заплатишь ведьмаку. Потому что я сделал твою работу: встретил твоё чудовище.
Он заплатил. Честно. Не легко, но честно. На утро я собрал круги и травы. Бабка у ворот меня перекрестила по привычке — не отгоняя, а на всякий случай. Я не возражал. Каждый защищается как умеет.
В трактире меня спросили: «Так что это было, мастер?». Я налил себе воды, подумал и сказал:
— Болезнь совести. Лечится словами и страхом. И тем, чтобы говорить правду вовремя.
— А меч зачем? — не унимались.
— Чтобы иногда не пришлось говорить дважды, — сказал я и убрал тетрадь в дорожную сумку. — Но лучше, когда хватает одного раза.
По дороге из «Пней» я записал в тетрадь:
«Хым. Признаки: ночные удушья без следов, линейность мест, запах гаря, тишина в домах, где должны ругаться. Метод: исповедь перед собой, ИРДЕН как свет для тени. Запомнить: держать страх на коротком поводке. Не геройствовать. Сначала — слушать».
Страх, пока я писал, посапывал рядом, как собака у костра. Приручённый — не значит беззубый. Он даёт нюх на беду и память о границе, за которую не стоит соваться без причины. Из-за него я жив. Не только потому, что всё ещё дышу. Потому что помню: не всякий бой — победа, и не всякая победа — жизнь.
Когда солнце поднялось над болотом — розовое, как мясо на крюке, — медальон на груди едва дрогнул. Где-то шевельнулась ещё одна беда. Я проверил ремни, надел капюшон.
Сначала — записи. Потом — меч. Иногда — ни того, ни другого. Так и ходит по миру ведьмак: осторожно, со страхом и с открытыми глазами. Кот идёт своей тропой. Внимательно.
К сожалению, возможность оставлять комментарии доступна только зарегистрированным пользователям! Пожалуйста, авторизуйтесь сейчас или зарегистрируйтесь.
Если вы уже прошли процедуру авторизации, попробуйте обновить страницу.